Перед дождем
Заунывный ветер гонит
Стаю туч на край небес.
Ель надломленная стонет,
Глухо шепчет темный лес.
На ручей, рябой и пестрый,
За листком летит листок,
И струей сухой и острой
Набегает холодок.
Полумрак на всё ложится;
Налетев со всех сторон,
С криком в воздухе кружится
Стая галок и ворон.
Над проезжей таратайкой
Спущен верх, перёд закрыт;
И «пошёл!» – привстав с нагайкой,
Ямщику жандарм кричит…
Словно как мать над сыновней могилой,
Стонет кулик над равниной унылой,
Пахарь ли песню вдали запоет –
Долгая песня за сердце берет;
Лес ли начнется – сосна да осина…
Не весела ты, родная картина!
Что же молчит мой озлобленный ум?..
Сладок мне леса знакомого шум,
Любо мне видеть знакомую ниву –
Дам же я волю благому порыву
И на родимую землю мою
Все накипевшие слезы пролью!
Злобою сердце питаться устало –
Много в ней правды, да радости мало;
Спящих в могилах виновных теней
Не разбужу я враждою моей.
Родина-мать! я душою смирился,
Любящим сыном к тебе воротился.
Сколько б на нивах бесплодных твоих
Даром ни сгинуло сил молодых,
Сколько бы ранней тоски и печали
Вечные бури твои ни нагнали
На боязливую душу мою –
Я побежден пред тобою стою!
Силу сломили могучие страсти,
Гордую волю погнули напасти,
И про убитую музу мою
Я похоронные песни пою.
Перед тобою мне плакать не стыдно,
Ласку твою мне принять не обидно –
Дай мне отраду объятий родных,
Дай мне забвенье страданий моих!
Жизнью измят я… и скоро я сгину…
Мать не враждебна и к блудному сыну:
Только что ей я объятья раскрыл –
Хлынули слезы, прибавилось сил.
Чудо свершилось: убогая нива
Вдруг просветлела, пышна и красива,
Ласковей машет вершинами лес,
Солнце приветливей смотрит с небес.
Весело въехал я в дом тот угрюмый,
Что, осенив сокрушительной думой,
Некогда стих мне суровый внушил…
Как он печален, запущен и хил!
Скучно в нем будет. Нет, лучше поеду,
Благо не поздно, теперь же к соседу,
И поселюсь среди мирной семьи.
Славные люди – соседи мои;
Славные люди! Радушье их честно,
Лесть им противна, а спесь не известна.
Как-то они доживают свой век?
Он уже дряхлый, седой человек,
Да и старушка не многим моложе.
Весело будет увидеть мне тоже
Сашу, их дочь… Недалеко их дом.
Все ли застану по-прежнему в нем?
Добрые люди, спокойно вы жили,
Милую дочь свою нежно любили.
Дико росла, как цветок полевой,
Смуглая Саша в деревне степной.
Всем окружив ее тихое детство,
Что позволяли убогие средства,
Только развить воспитаньем, увы!
Эту головку не думали вы.
Книги ребенку – напрасная мука,
Ум деревенский пугает наука;
Но сохраняется дольше в глуши
Первоначальная ясность души,
Рдеет румянец и ярче, и краше…
Мило и молодо дитятко ваше, –
Бегает живо, горит как алмаз
Черный и влажный, смеющийся глаз,
Щеки румяны, и полны, и смуглы,
Брови так тонки, а плечи так круглы:
Саша не знает забот и страстей,
А ужь шестнадцать исполнилось ей…
Выспится Саша, поднимется рано,
Черные косы завяжет у стана
И убежит, и в просторе полей
Сладко и вольно так дышится ей.
Та ли, другая пред нею дорожка –
Смело ей вверится бойкая ножка;
Да и чего побоится она?..
Все так спокойно; кругом тишина,
Сосны вершинами машут приветно,
Кажется, шепчут, струясь незаметно,
Волны, под сводом зеленых ветвей:
«Путник усталый! бросайся скорей
В наши объятья: мы добры и рады
Дать тебе, сколько ты хочешь, прохлады».
Полем идешь – все цветы да цветы,
В небо глядишь – с голубой высоты
Солнце смеется… Ликует природа!
Всюду приволье, покой и свобода;
Только у мельницы злится река:
Нет ей простора… неволя горька!
Бедная! как она вырваться хочет!
Брызжется пеной, бурлит и клокочет,
Но не прорвать ей плотины своей.
«Не суждена, видно, волюшка ей»,
Думает Саша – «безумно роптанье…»
Жизни кругом разлитой ликованье
Саше порукой, что милостив бог…
Саша не знает сомненья тревог.
Вот по распаханной, черной поляне,
Землю взрывая, бредут поселяне –
Саша в них видит довольных судьбой
Мирных хранителей жизни простой:
Знает она, что недаром с любовью
Землю польют они потом и кровью…
Весело видеть семью поселян,
В землю бросающих горсти семян;
Дорого-любо, кормилица нива!
Видеть, как ты колосишься красиво,
Как ты янтарным зерном налита,
Гордо стоишь, высока и густа!
Но веселей нет поры обмолота:
Легкая дружно спорится работа;
Вторит ей эхо лесов и полей,
Словно кричит: «поскорей! поскорей!»
Звук благодатный! Кого он разбудит,
Верно весь день тому весело будет!
Саша проснется – бежит на гумно.
Солнышка нет – ни светло, ни темно,
Только-что шумное стадо прогнали.
Как на подмерзлой грязи натоптали
Лошади, овцы!.. Парным молоком
В воздухе пахнет. Мотая хвостом,
За нагруженной снопами телегой,
Чинно идет жеребеночек пегий,
Пар из отворенной риги валит,
Кто-то в огне там у печки сидит.
А на гумне только руки мелькают,
Да высоко молотила взлетают,
Не успевает улечься их тень.
Солнце взошло – начинается день…
Саша сбирала цветы полевые,
С детства любимые, сердцу родные,
Каждую травку соседних полей
Знала по имени. Нравилось ей
В пестром смешении звуков знакомых
Птиц различать, узнавать насекомых.
Время к полудню, а Саши все нет.
«Где же ты, Саша? простынет обед,
Сашенька! Саша!»… С желтеющей нивы
Слышатся песни простой переливы;
Вот раздалося «ау!» вдалеке;
Вот над колосьями в синем венке
Черная быстро мелькнула головка…
«Вишь ты, куда забежала, плутовка!
Э!.. да никак колосистую рожь
Переросла наша дочка!» – Так что ж? –
«Что? ничего! понимай, как умеешь!
Что теперь надо, сама разумеешь:
«Спелому колосу – серп удалой,
Девице взрослой – жених молодой!»
– Вот еще выдумал, старый проказник! –
«Думай не думай, а будет нам праздник!»
Так рассуждая, идут старики
Саше навстречу; в кустах у реки
Смирно присядут, подкрадутся ловко,
С криком внезапным: «попалась, плутовка!»
Сашу поймают, и весело им
Свидеться с дитятком бойким своим…
В зимние сумерки нянины сказки
Саша любила. Поутру в салазки
Саша садилась, летела стрелой,
Полная счастья, с горы ледяной.
Няня кричит: «Не убейся, родная!»
Саша, салазки свои погоняя,
Весело мчится. На полном бегу
На бок салазки – и Саша в снегу!
Выбьются косы, растреплется шубка –
Снег отряхает, смеется, голубка!
Не до ворчанья и няне седой:
Любит она ее смех молодой…
Саше случалось знавать и печали:
Плакала Саша, как лес вырубали,
Ей и теперь его жалко до слез.
Сколько тут было кудрявых берез!
Там из-за старой, нахмуренной ели
Красные грозды калины глядели,
Там поднимался дубок молодой.
Птицы царили в вершине лесной,
Понизу всякие звери таились.
Вдруг мужики с топорами явились –
Лес зазвенел, застонал, затрещал.
Заяц послушал – и вон побежал,
В темную нору забилась лисица,
Машет крылом осторожнее птица,
В недоуменьи тащат муравьи,
Что ни попало, в жилища свои.
С песнями труд человека спорился:
Словно подкошен, осинник валился,
С треском ломали сухой березняк,
Корчили с корнем упорный дубняк,
Старую сосну сперва подрубали,
После арканом ее нагибали
И, поваливши, плясали на ней,
Чтобы к земле прилегла поплотней.
Так, победив после долгого боя,
Враг уже мертвого топчет героя.
Много тут было печальных картин.
Стоном стонали верхушки осин,
Из перерубленной старой березы
Градом лилися прощальные слезы
И пропадали одна за другой
Данью последней на почве родной;
Кончились поздно труды роковые.
Вышли на небо светила ночные,
И над поверженным лесом луна
Остановилась кругла и ясна –
Трупы деревьев недвижно лежали;
Сучья ломались, скрипели, трещали,
Жалобно листья шумели кругом.
Так, после битвы, во мраке ночном
Раненый стонет, зовет, проклинает.
Ветер над полем кровавым летает –
Праздно лежащим оружьем звенит,
Волосы мертвых бойцов шевелит!
Тени ходили по пням беловатым,
Жидким осинам, березам косматым;
Низко летали, вились колесом
Совы, шарахаясь оземь крылом;
Звонко кукушка вдали куковала,
Да, как безумная, галка кричала,
Шумно летая над лесом… но ей
Не отыскать неразумных детей!
С дерева комом галчата упали,
Желтые рты широко разевали,
Прыгали, злились. Наскучил их крик –
И придавил их ногою мужик.
Утром работа опять закипела.
Саша туда и ходить не хотела,
Да через месяц – пришла. Перед ней
Взрытые глыбы и тысячи пней;
Только, уныло повиснув ветвями,
Старые сосны стояли местами,
Так на селе остаются одни
Старые люди в рабочие дни.
Верхние ветви так плотно сплелися,
Словно там гнезда жар-птиц завелися,
Что, по словам долговечных людей,
Дважды в полвека выводят детей.
Саше казалось, пришло уже время:
Вылетит скоро волшебное племя,
Чудные птицы посядут на пни,
Чудные песни споют ей они!
Саша стояла и чутко внимала.
В красках вечерних заря догорала –
Через соседний несрубленный лес,
С пышно-румяного края небес
Солнце пронзалось стрелой лучезарной,
Шло через пни полосою янтарной
И наводило на дальний бугор
Света и теней недвижный узор.
Долго в ту ночь, не смыкая ресницы,
Думает Саша: что петь будут птицы?
В комнате словно тесней и душней.
Саше не спится, – но весело ей.
Пестрые грезы сменяются живо,
Щеки румянцем горят не стыдливо,
Утренний сон ее крепок и тих…
Первые зорьки страстей молодых!
Полны вы чары и неги беспечной,
Нет еще муки в тревоге сердечной;
Туча близка, но угрюмая тень
Медлит испортить смеющийся день,
Будто жалея… И день еще ясен…
Он и в грозе будет чудно прекрасен,
Но безотчетно пугает гроза…
Эти ли детски живые глаза,
Эти ли полные жизни ланиты
Грустно поблекнут, слезами покрыты?
Эту ли резвую волю во власть
Гордо возьмет всегубящая страсть?..
Мимо идите, угрюмые тучи!
Горды вы силой! свободой могучи:
С вами ли, грозные, вынести бой
Слабой и робкой былинке степной?..
Третьего года, наш край покидая,
Старых соседей моих обнимая,
Помню, пророчил я Саше моей
Доброго мужа, румяных детей,
Долгую жизнь без тоски и страданья…
Да не сбылися мои предсказанья!
В страшной беде стариков я застал.
Вот что про Сашу отец рассказал:
«В нашем соседстве усадьба большая
Лет уже сорок стояла пустая:
В третьем году, наконец, прикатил
Барин в усадьбу и нас посетил,
Именем: Лев Алексеич Агарин,
Ласков с прислугой, как будто не барин,
Тонок и бледен. В лорнетку глядел,
Мало волос на макушке имел.
Звал он себя перелетною птицей:
Был – говорит – я теперь за границей,
Много видал я больших городов,
Синих морей и подводных мостов –
Все там приволье и роскошь, и чудо,
Да высылали доходы мне худо,
На пароходе в Кронштадт я пришел,
И надо мной все кружился орел,
Словно пророчил великую долю. –
Мы со старухой дивилися вволю.
Саша смеялась, смеялся он сам…
Начал он часто похаживать к нам,
Начал гулять, разговаривать с Сашей,
Да над природой подтрунивать нашей –
Есть-де на свете такая страна,
Где никогда не проходит весна,
Там и зимою открыты балконы,
Там поспевают на солнце лимоны,
И начинал, в потолок посмотрев,
Грустное что-то читать нараспев.
Право, как песня слова выходили.
Господи! сколько они говорили!
Мало того: он ей книжки читал
И по-французски ее обучал.
Словно брала их чужая кручина,
Всё рассуждали: какая причина,
Вот уж который теперича век
Беден, несчастлив и зол человек?
Но – говорит – не слабейте душою:
Солнышко правды взойдет над землею!..
И в подтвержденье надежды своей
Старой рябиновкой чокался с ней.
Саша туда же – отстать-то не хочет –
Выпить не выпьет, а губы обмочит;
Грешные люди – пивали и мы.
Стал он прощаться в начале зимы:
Бил – говорит – я довольно баклуши,
Будьте вы счастливы, добрые души,
Благословите на дело… пора!
Перекрестился – и съехал с двора…
В первое время печалилась Саша.
Видим: скучна ей компания наша.
Годы ей, что ли, такие пришли?
Только узнать мы ее не могли,
Скучны ей песни, гаданья и сказки.
Вот и зима! – да не тешат салазки.
Думает думу, как будто у ней
Больше забот, чем у старых людей.
Книжки читает, украдкою плачет,
Видели: письма всё пишет и прячет.
Книжки выписывать стала сама –
И наконец набралась же ума!
Что ни спроси, растолкует, научит,
С ней говорить никогда не наскучит;
А доброта… Я такой доброты
Век не видал, не увидишь и ты!
Бедные все ей приятели-други:
Кормит, ласкает и лечит недуги.
Так девятнадцать ей минуло лет.
Мы поживаем – и горюшка нет.
Надо же было вернуться соседу!
Слышим: приехал и будет к обеду.
Как его весело Саша ждала!
В комнату свежих цветов принесла;
Книги свои уложила исправно,
Просто оделась, да так-то ли славно;
Вышла навстречу – и ахнул сосед!
Словно оробел. Мудреного нет:
В два-то последние года на диво
Сашенька стала пышна и красива,
Прежний румянец в лице заиграл.
Он же бледней и плешивее стал…
Все, что ни делала, что ни читала,
Саша тотчас же ему рассказала;
Только не впрок угожденье пошло!
Он ей перечил, как будто назло:
– Оба тогда мы болтали пустое!
Умные люди решили другое,
Род человеческий низок и зол. –
Да и пошел! и пошел! и пошел!..
Что говорил – мы понять не умеем,
Только покоя с тех пор не имеем:
Вот уж сегодня семнадцатый день,
Саша тоскует и бродит, как тень!
Книжки свои то читает, то бросит,
Гость навестит, так молчать его просит.
Был он три раза; однажды застал
Сашу за делом: мужик диктовал
Ей письмецо, да какая-то баба
Травки просила – была у ней жаба.
Он поглядел и сказал нам, шутя:
– Тешится новой игрушкой дитя! –
Саша ушла – не ответила слова…
Он было к ней; говорит: «нездорова».
Книжек прислал – не хотела читать
И приказала назад отослать.
Плачет, печалится, молится богу…
Он говорит: «я собрался в дорогу» –
Сашенька вышла, простилась при нас,
Да и опять на верху заперлась.
Что ж?.. он письмо ей прислал. Между нами:
Грешные люди, с испугу, мы сами
Прежде его прочитали тайком:
Руку свою предлагает ей в нем.
Саша сначала отказ отослала,
Да уж потом нам письмо показала.
Мы уговаривать: чем не жених?
Молод, богат, да и нравом-то тих.
«Нет, не пойду». А сама не спокойна;
То говорит: «я его недостойна» –
То: «он меня недостоин: он стал
Зол и печален и духом упал!»
А как уехал, так пуще тоскует,
Письма его потихоньку цалует!..
Что тут такое? родной, объясни!
Хочешь, на бедную Сашу взгляни.
Долго ли будет она убиваться?
Или уж ей не певать, не смеяться,
И погубил он бедняжку навек?
Ты нам скажи: он простой человек
Или какой чернокнижник-губитель?
Или не сам ли он бес-искуситель?..»
Полноте, добрые люди, тужить!
Будете скоро по-прежнему жить:
Саша поправится – бог ей поможет.
Околдовать никого он не может:
Он… не могу приложить головы.
Как объяснить, чтобы поняли вы…
Странное племя, мудреное племя
В нашем отечестве создало время!
Это не бес, искуситель людской,
Это, увы! – современный герой!
Книги читает да по свету рыщет –
Дела себе исполинского ищет,
Благо, наследье богатых отцов
Освободило от малых трудов,
Благо, идти по дороге избитой
Лень помешала да разум развитый.
– Нет, я души не растрачу моей
На муравьиной работе людей:
Или под бременем собственной силы
Сделаюсь жертвою ранней могилы,
Или по свету звездой пролечу!
Мир – говорит – осчастливить хочу!
Что ж под руками, того он не любит,
То мимоходом без умыслу губит.
В наши великие, трудные дни
Книги не шутка: укажут они
Все недостойное, дикое, злое,
Но не дадут они сил на благое,
Но не научат любить глубоко…
Дело веков поправлять не легко!
Все, что высоко, разумно, свободно,
Сердцу его и доступно, и сродно,
Только дающая силу и власть
В слове и деле чужда ему страсть!
Любит он сильно, сильней ненавидит,
А доведись – комара не обидит!
Да говорят, что ему и любовь
Голову больше волнует – не кровь!
Что ему книга последняя скажет,
То на душе его сверху и ляжет:
Верить, не верить – ему все равно,
Лишь бы доказано было умно!
Сам на душе ничего не имеет,
Что вчера сжал, то сегодня и сеет;
Нынче не знает, что́ завтра сожнет,
Только наверное сеять пойдет.
Это в простом переводе выходит,
Что в разговорах он время проводит;
Если ж за дело возьмется – беда!
Мир виноват в неудаче тогда;
Чуть поослабнут нетвердые крылья,
Бедный кричит: «бесполезны усилья!»
И уж куда как становится зол
Крылья свои опаливший орел…
Поняли?.. нет!.. Ну, беда не большая!
Лишь поняла бы бедняжка больная.
Благо, теперь догадалась она,
Что отдаваться ему не должна,
А остальное все сделает время.
Сеет он, все-таки, доброе семя!
В нашей степной полосе, что ни шаг,
Знаете вы, – то бугор, то овраг:
В летнюю пору безводны овраги,
Выжжены солнцем, песчаны и наги,
Осенью грязны, не видны зимой,
Но погодите: повеет весной
С теплого края, оттуда, где люди
Дышат вольнее, – в три четверти груди, –
Красное солнце растопит снега,
Реки покинут свои берега, –
Чуждые волны кругом разливая,
Будет и дерзок, и полон до края
Жалкий овраг… Пролетела весна –
Выжжет опять его солнце до дна,
Но уже зреет на ниве поемной,
Что́ оросил он волною заемной,
Пышная жатва. Нетронутых сил
В Саше так много сосед пробудил…
Эх! говорю я хитро, непонятно!
Знайте и верьте, друзья: благодатна
Всякая буря душе молодой –
Зреет и крепнет душа под грозой.
Чем неутешнее дитятко ваше,
Тем встрепенется светлее и краше:
В добрую почву упало зерно –
Пышным плодом отродится оно!
